И пожелать ей вдохновения, много сил и позитива, удачи во всех начинаниях и полного отсутствия стрессов в жизни!
Чумной город
читать дальше
Каждый рек мне все страшнее и страшнее писать реки – кажется, что совсем не то пишу, сейчас прилетит, никому не интересно. Поэтому в целях борьбы с таким настроением начну с лирического отступления.
Несколько недель назад мы совершенно случайно попали на фильм «Лузеры». Если вы помните, то все дело там начинается как раз в Боливии. Так вот я смотрела экран и видела не сюжет фильма, я видела Джеев, снайперские винтовки, всю эту безумную, невероятную историю, которая тихонько лежала в памяти, а тут вдруг так неожиданно всколыхнулась и принялась бомбардировать меня образами.
Думаю, что не одна я сталкивалась с этой удивительной чертой текстов Марины – они не забываются. Каждая история занимает свое место и никуда не исчезает со временем. У меня в плеере до сих пор крутятся трэки из Фактора, который вспоминается как только песня выпадает на случайном выборе.
Я не сомневаюсь, что «Чумной город», к чтению которого я только собираюсь приступить – такой же. Одно название вызывает у меня предвкушение чего-то потрясающего – оно лаконичное, и одновременно до смерти жуткое. Оно относит нас к средневековью, к опустошающим эпидемиям, к тому единственному мору, которое человечество не в силах остановить.
Пролог бьет под дых с такой силой, что читатель еще долго приходит в себя. В нем сплетение чужой, не веселой истории, религии дающей и отнимающей, жуткой болезни, описанной с невероятным мастерством. Вообще сцена в больнице: умирающего, разрушающегося разума, которой рождает кошмарные, связанные с религией образы, - после этой сцены просто не остается слов, чтобы восхититься талантом автора.
А после пролога нас накрывает январем – пожалуй, самым свирепым из всех зимних месяцев, не раскрашенным для американцев никакими особенными празднованиями. И мы видим Дина, Сэма, Сэмов личный глюк в машине, едущими по шоссе. И эта картинка напоминает детского развлечение: найди лишнее или неправильное. Кто-то на заднем сидении – раз, не импала – два, слишком много напряжения – три. Хотя последние сезоны вообще никогда не сбрасывают напряжение между братьями (да, это я тот человек, что остался в третьем сезоне навсегда).
Прежде чем говорить о том, «что» происходит, хотелось бы пару слов сказать «как».
Дин ошпарил улыбкой, совсем как раньше, подцепил длинным дразнящим взглядом.
Мне хочется украсть это предложение вместе с образом – настолько это выносит мозг, настолько хорошо представляется. Знаете, есть люди, которые пишут винцест, а есть – которые чувствуют его.
Само построение воспоминаний в этой части напоминает воронку, проклятый, замкнутый круг, по котором Сэм движется, не в силах преодолеть. Причем, становится ясно – Дин идет где-то рядом, хоть и пытается сделать вид, что по своей воле.
Начинается все с детской. Собственнической радости – переживал, хоть я и вел себя… И снова всплывает, как «малолетка». Воронка набирает ход, подбирается к самому стыдному центру – метки, которые оставляет Дин, песни, непристойности Люцифера – вроде бы они тут, а вроде бы действительно начинают проваливаться в тот январь, в те январи.
А дальше тема уходит в сторону, к ориентировке в пространстве и времени – все невинно и просто, обычная болтовня. Есть, кстати, такие люди, что легко ориентируются во времени, в датах, в любой момент могут назвать стороны света, не прилагая ровно никаких усилий. Сэм не из их числа – он потерялся, запутался, он нуждается в новых ориентирах, вехах, путевых столбах, в конце концов.
А вот Дин точно носит компас помноженный на календарь внутри. И мне кажется, что в этот самый момент Сэм был бы не против расшатать это календарь.
И он начинает вспоминать события, одно жутче другого – охоты, бросая то, что вертелось в самом центре воронки.
Молчать, как не было ничего. Как будто Дин мог забыть дату. Как будто Сэм мог забыть запах Дина.
Это кстати к причине образования этой самой дурной бесконечности и к моменту про метки-запахи в самом начале.
И то, как Сэм самоубийственно медленно, ожидая удара, говорит об этом, как он прорывается сквозь стену молчания – оно тоже бьет по читателю, испуганно застывшему и тоже ожидающему удара. Мне нравится, как Сэм пересыпает эти воспоминания шуточками, на грани оскорбления, пошлостями – последняя попытка защититься от ударов другого уровня.
И то, как Дин произносит «Соси» - оно мгновенно заставляет читателя обмякнуть, будто из тела вынули все кости. Мы понимаем, что Дин помнит, так же отчетливо, как и Сэм, и, возможно, не раз возвращался к этому воспоминанию. Они словно разыгрывабт его еще раз, по ролям, погружаются в нее до самого дна.
Отдельно от нерациональной части меня: ААААААААААААА! Это офигеть, какой кинковый момент.
Простите, продолжаем.
И потом новый виток воронки, безопасные темы – кстати, очень показательный выверт: вот мы с тобой трахались, а потом я четверых убил. И снова все показательно благополучно, галлюцинации побеждены, снова играет музыка, все танцуют. Только Кентукки напоминает о том, что у воронки есть середина.
А вот и февраль – надежда на скорую весну. У Дина никогда проблем с воронками не существовало. Только прямые линии, построения от одного пункта в другой. Даже возможность на другой вариант развития событий его удивляет. С самого детства Дин привык брать вину за все на себя. И часовню тоже он, да.
Но после разговора в машине приходится признать – желание и вину в этот раз стоит делать на двоих. Хотя Дин до последнего цепляется, отталкивает Сэма. После разговора в январе Сэм наоборот чувствует себя немного свободнее, хоть и не перестает злиться.
Времени на долгие размышления Винчестерам, как обычно никто не дает – и находится новое дело, все в том же Кентукки.
Мне нравится вспышка ярости Сэма в машине по пути Луисвилль – она больше связана с упорным нежеланием Дина опять что-то признавать, относится серьезно к случившемуся, которое и проявляется в его наносной гомофобии.
И отчаянном желании кого-то подснять – настолько яростном, что девушки, обычно податливые его чарам, на этот раз отказываются. Ведь не в городе дело, совсем не в нем.
Вернувшись к Сэму то ли от его состояния, от желания помочь справиться, то ли от необходимости дослушать все до конца Дин возвращается к игре про месяца. Но на этот раз Сэм заставляет его говорить, слушает сцену с его стороны, так жадно, что хочется плакать.
Вообще все эти описания – вроде бы по поверхностным ощущениям Винчестеров обычного секса – они наполнены крохотными моментами настоящего, сильного чувства, бешеной, нечеловеческой любви друг к другу. От этого действительно слезы на глаза.
С каждой новой сценой кажется, что сильнее закрутить гайки автору уже не удастся, но каждый раз автор умудряется увеличить напряжение до невозможного.
Гей-клуб – источник заразы, забавная ирония судьбы. И Дин с Сэмом, разделившиеся на натурала, нарвавшегося на натурала, кстати, и гея. Фрейд бы плакал.
Мужик был безобиден. Не лапал. Отпускал неуклюжие комплименты и даже смущался.
Дин выжал из себя вежливую улыбку и попятился спиной к служебному входу.
ЫЫЫЫ! Потрясающий момент!
Сразу же после допроса, после этого. Ну да, островка натуральности с голыми бабами и похотливым владельцем, Дин вдруг видит Сэма среди этого народа, видит другими глазами и плавится в такой жуткой, животной ревности, что вполне способен на реальное убийство. Только плавится не один.
Напряжение собирается в одной точке.
И Сэм… Блядь! Сэм положил Дину на плечо вторую руку. По-хозяйски, тяжело. При всех.
При всех здесь ключевое – и следует удар. Может, тот самый удержанный в машине, в январях.
Раз за разом, в разных месяцах мы наблюдаем, как Дин и Сэм отзеркаливают друг друга – как Сэм видит Дина другими глазами, читает каждое желание, потому что в какой-то степени оно принадлежит и ему. Но не успевает насладиться ощущением, что у него-то Дин действительно есть, как все обрывает удар.
Не хотелось признаваться, насколько сильно задела в клубе дурная реакция Дина. Как он в легкую и почти без причины заставил ощутить себя… жалким.
Нам всегда больно, когда нас отвергают, когда за моментами открытости не следует ясный ответ – что сейчас происходит? Когда с каждым днем воронка все сильнее и сильнее закручивается.
Не в тему, но безумно понравилось описание дома – очень яркое, пугающее.
Бывшие когда-то белыми колонны облупились и цветом теперь напоминали легкие курильщика.
Мне нравится, как вслед за этим:
С колледжа Сэм не испытывал потребности вытащить на свет их болезненное, противоестественное, принадлежащее только им. Не жаждал очертить границы.
Приходит это:
А если Дин Винчестер что-то считает своим, если он что-то любит – иррационально, агрессивно и бешено – он метит свою территорию. Как метил Импалу, и свой револьвер, и отцовскую куртку.
И читается немой вопрос: почему же он не метит меня? Не дает мне метить себя? Иногда мне кажется, что в этом тексте у них легкая рассинхронизация, как с ориентацией во времени: Сэм торопится от отчаяния, а Дин хотел бы затормозить, но не выходит.
– Нет никого, кроме тебя. Но если ты мне откажешь – я найду.
Страшная угроза, если вдуматься. Давление на то самое желание метить – попытка заставить Дина поторопиться, пока не упущен момент. Создается ощущение, что Сэм попросту передавливает, а ведь на Дина и так много чего валится, много кто давит и давил в те годы.
Кореец! Простите, не сдержалась. На самом деле сцена с ним вышла очень трогательной – и то, как воспринимает его Сэм, как восхищается его внешностью – исключительно эстетически. Как плещется во время разговора вокруг удушливая паника, которую даже Сэм подхватывает – не пьет из одной бутылки. И как пытается из последних сил разрядить напряжение, и в каком-то смысле у него это получается.
Мне нравится момент – странно звучит в контексте, ну ладно – когда Дин смотрит на лица жертв и вспоминает ад. Нравится, как это написано и сам факт.
Дин привычно сделал два глубоких вдоха, задержал внутри воздух, и снова – глубокий вдох. За последние годы он сам выработал этот метод – помогало схлопывать видения.
Впрочем – нет. Видения у Сэма, а Дина просто догоняло адом. Он не знал имен своих жертв, не разбирал их лиц, но выражения запредельного страха и нечеловеческого страдания помнил всегда.
Неприлично расхохоталась на этом моменте.
Сэм настоял на костюме медицинской защиты, и Дин чувствовал себя Дартом Вейдером в гигантском презервативе. Очень глупо.
Мне вообще нравится, как включается в самых жутких ситуациях черный юмор Дина, достаточно жестокий, но действенный.
И сразу же после сцены с умирающим, страшно умирающим парнем не менее страшный месяц – апрель. Середина весны, почти самый ее расцвет, расчерченный для Дина кровью и виной.
Совсем близко к ним сегодняшним, уже не списать на подростковые гормоны и дурную молодость. И Сэм опять давит на Дина, выдавливает слова, пытается понять, что там происходило между ними?
В апреле намешано всего – не даром до настоящих дней доходит душок – и смерть Адама, и ложь Сэма, его зависимость от крови, ярость Дина, отголоски ада.
– …и пацан так глупо умер. Как Винчестер, как проклятущий Винчестер сдох!
Это просто офигенно!
Адская смесь раскрыла темную сторону Дина, его Тень, выплеснула на Сэма, пытаясь уничтожить то, что и так в глубине души казалось неправильным. Если нравилось, то понравится и так, верно? Разницы ведь нет.
– Ты был мой тогда. Совсем.
С каждой частью мне нужно все больше и больше бумажных салфеток, потому что за этим стоит «еще некоторое время назад тебя не было вообще».
Церковь на месте гей-клуба – это, конечно, дабл комбо. Но многим местным о таком точно невдомек. Мне нравится, как Дин и Сэм переругиваются, выпускают пар – от этого веет такой обыденностью, чем-то привычным. Но с другой стороны – другими, искренними, мы видим их только во время воспоминаний. Кстати, Дин не зря поминал группу в самом начале. Это действительно похоже на сеансы психотерапии, во время которых они собирают выкинутые, вытесненные из жизни кусочки.
И опять дурная, изматывающая бесконечность. Знаете еще на что похожая – на приступы высокой температуры, сменяющиеся краткой передышкой.
Опять Дин начинает флиртовать, опять сочиняет легенду – как в самом начале их совместных охот.
Сэма будто откидывает назад и снова появляется Люцифер, такой же радостный, как и раньше, никак не отстает, вынуждает вспоминать дальше.
Кас залечил все раны, заново стер шрамы, которые Дин копил целую жизнь. За год с Лизой Дин, должно быть, даже ни разу не порезался. А все новые метки – только за последнее время.
ААААА! *бегает кругами* Офигительно! Потрясающе! Слов нет!
Бобби проливает свет на загадку, но пока еще все достаточно смутно – одно жаль, что снова ухнул в воронку. Дурной знак ехать, не поговорив про май.
Воронка делает круг, показывая то же самое – клуб, ревность, подкатывающие к Винчестерам парни и точно такое же завершение, словно ничего и не было – не было апреля и марта.
Роберто, кстати, очень милый. Я бы с удовольствием посмотрела бы на авторский кастинг для этого фика. Он просто невероятный.
И мне нравится, как Сэм принялся флиртовать, поддавшись на это неприкрытое восхищение, на невинность и неопытность, словно на самого себя в возрасте Роберто.
Можете раздевать его мысленно, надеясь, что он будет послушен, можете пойти подрочить, пусто представляя, как будете ебать его – сильного, согласного, вашего – но реальность даст пизды каждому. Потому что здесь, сейчас и всегда – вот так можно только мне!
*пошла засовывать голову под холодную воду*
Как я и предполагала – завихрения в воронке остались, но стали чуть меньше. Дин стал говорить, все еще отчаянно отбиваясь от ощущения «не такой».
Сэм остро понял: он не сможет объяснить. Прострелило ясным осознанием до самого нутра: если брат не чувствует того же – до него просто не допрет.
И мне нравится, как потом Дин – будто бы поняв, что кроется за желанием Сэма предъявить на него права перед всем клубом – гладит его по колену и кладет ладонь на затылок.
Рожденные в мае всю жизнь маются, да. Их секс напоминает даже не истерику, как кажется Сэму, а последнюю попытку сбросить напряжение, победить страх. Иногда подростки одержимы мастурбацией, когда уровень стресса очень высокий. Так и Сэм пытался той ночью перечеркнуть все страхи, вышвырнуть их, отменить сделку.
Дин, который щедро и походя делился своим бессмертием. Дин, который просто пер вперед, без рефлексий, без сожалений. Десять из десяти, в яблочко каждый выстрел – всегда. Глиняный, хрупкий, высохший божок. Паутина трещин на поверхности – а он все еще жив. Должен быть жив!
Мне точно нужен платок( И не один((
Мне нужно пару секунд на крик души – ААААААААА! Как можно, как можно анализировать этот текст, когда хочется просто вопить, бегать кругами, потом сломать кливиатуру и уйти в скит для плохо пишущих фикрайтеров?! АААААААААААААААААААААААА!
*бегает кругами*
Прежде чем я вспомню что-то умное – это одна из самых охренительных сцен секса по телефону, которую я когда-либо читала! ВОТ!
Мне нравится, как Дин вдруг понимает, что они сливают охоту. И ведь действительно – они ни разу даже не пожалели тех, кто умер, не воспылали желанием saving people, hunting things. Может, потому что они заблудились где-то в прошлом и никак не могут выбраться?
И опять они используют игру, на этот раз объясняя друг друга, что чувствовали – это просто потрясающее раскрытие.
Дразнил его, придумывал всякую сексуальную чушь, а кулаки аж чесались – так хотелось набить морду младшему, дурному, сбежавшему. За то, что у него все хорошо. За сессию. За одинокую Динову охоту на подлого каннибальского духа Ока-му-бича, крадущего детей. За опостылевшее чувство вины.
ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!
И Дин все-таки сдерживает себя, все еще захлебывается виной, не может выкинуть ее из головы.
Воронка делает поворот, возвращая их обратно на охоту. История расизма – это всегда история меня и Другого, тот случай, когда Другой заведомо плох. Почти наша проблема – нежелание Дина увидеть в Другом не отвратительного, а нормального, просто не такого, как Я.
*икает*
Дракончики, дракооооончики, ЫЫЫЫЫЫ!
– Мне по болту, Сэм, как их зовут. Я не умею рисовать дракончиков! И ты, между прочим, тоже. Ты вообще криворукий. А если мы налажаем?
Снова вернулся Люцифер, а сним еще один жуткий месяц – июль, середина лета. Как-то симптоматично, да?
Выкапывая, выдирая из воспоминаний самые гнусные, самые больные и извращенные, снимая с себя репьи вроде бы чужих – но до жуткой паники своих – желаний, Сэм ожидал взрыва.
Мне кажется этот июль он как бы взамен апреля, если кто-нибудь еще следит за ходом моих мыслей. Невозможно вспоминать только хорошее. Нужно вытаскивать все. И опять ситуация становится зеркальной: тогда Дин трахал покорного Сэма, а в июле Сэму хотелось обратного, хотелось сломать, отомстить, возможно? Или наказать за очередные годы отрицания?
И опять гей-клуб – легкое головокружение периодически накрывает читателя от этого бесконечного круга, конца котором не видно. Мне нравится как Сэм меняется в клубе, так что Дин даже на мгновение потерял его из виду, не узнал.
Сэм не сутулился больше. Не сводил плечи, не опускал голову, пытаясь, по обыкновению, казаться меньше ростом. Он плыл сквозь толпу, возбуждая ее интерес, купаясь в жадных похотливых взглядах, поощряя их, раздавая направо и налево хищные полуулыбки, притягивая к себе, нарываясь на контакт.
Даже не знаю, чего здесь больше – желания подразнить Дина и похвастаться им или просто тоски по откровенному, ничем не скрываемому вожделению?
Сцена со стремянкой будто бы отзывается на предыдущее воспоминания об июле: покорный Дин, который сдерживает стоны, не командует и не издает почти никаких звуков.
Вот только ус они так и не нарисовали. И девочка эта меня пугает – не люблю я азиатских призраков.
Хотя, если верить словам Бобби, то ничего такого уж страшного не происходит. Обычный, но очень жуткий призрак.
Если Сэм свихнется, если он по-честному потеряет рассудок, если откажут его охренительные мозги – Дин выполнит данное автоответчику Бобби обещание. Он посадит своего свихнувшегося брата в Импалу, заведет мотор и газанет с обрыва. Никаких «специалистов» и психлечебниц. Сэм не простит, если Дин начнет вытирать ему слюни и кормить кашей с ложки.
В этом вся суть их отношений, хотя меня терзают смутные сомнения. Боюсь, что такое произойдет только, когда и если Дин исчерпает возможности всех сделок, которые можно заключить хотя бы с кем-нибудь.
И мы разговаривать не можем.
– Как? Совсем не можем?
– Только мысленно. И в тот момент, когда… типа… ну… прикасаемся. И я хочу тебе сказать: «Чувак, нужно сжечь монстра, иначе даже малюсенький кусочек может превратиться в другого чиноо». А для этого я должен дотронуться до тебя, обязательно до голой кожи. И я кладу ладонь тебе на шею, а ты разворачиваешься, и ничего не получается. Потому что ты сразу лезешь целоваться. И я как бы… вроде забываю, что хотел сказать.
Как психолог я восхищаюсь, как читатель тоже – невероятно яркая метафора их отношений, помноженная на страхи Дина. Невозможность прямо поговорить, невозможность дотронуться, потому что все ведет к одному и – самое главное – точно мешает охоте.
Дин просто устал бояться – бояться спихнуть шаткого, неуравновешенного Сэма в их запретное общее безумие. Не мог больше отказывать в том, о чем Сэм и не просил вроде бы. Надо ведь быть натуральным шизиком, чтобы попросить: давай, пометь меня при всех. Получи индульгенцию у разукрашенного гламурного сброда, смешай нас с толпой.
А ведь как хорошо делал вид, что не понимал. Наверное, Дин стал мастером всех этих недомолвок и уловок, пока тащил на спине столько вины.
И снова их возвращение в клуб – пора бы выдать им клубную карту. Так жалко Роберто, просто до слез.
*сидит и нервно чешется*
Мне противопоказано про болезни читать.
Мне еще очень нравится, как маячит вероятность второго безвинно убиенного корейца, которая только подхлестнет проклятие. И мне нравится сама идея, что дух путает одно с другим, секс и боль.
– Мы очень сплоченный и жизнерадостный народ, – возразил Чхве Син, – ведь мы знаем: из самой тяжелой, трагической жизненной ситуации существует доступный выход.
Позитивная такая философия, главное, чтобы Сэм или Дин ей не воспользовались.
Я сейчас мучаюсь вместе с Сэмом и не способна соображать. Ближе к концу книги или текста мне сложно что-то говорить, потому что я вся сосредотачиваюсь на одном – что же дальше? Скорее! А проматывать мне совесть не позволяет.
Сэма накрывало непроходящим раздражением, ему каждую минуту хотелось заорать, навалять Дину таких пиздюлей, чтобы опомниться неделю не мог, чтобы увидел – что-то не так! Чтобы не пришлось жаловаться ему, как отцу, и признаваться в слабости.
Момент с маленьким Сэмом – как я его понимаю в этот момент, когда нет сил просить, просто хочется, чтобы тебя поняли, услышали, сделали все, как надо.
– Я залез на кровать и уселся на твою задницу, потому что так было проще! Ты сейчас заявишь – все тогда и началось? Да? Это я виноват?
– Блядь, да забудь ты о гребаной вине хоть на секунду, Дин! Ты меня заебал, жутко! Ну как ты не понимаешь?! Это же самое простое, что может быть. Ты провел в аду сорок лет, ты бился с дьяволом, какого хрена тебя так зарубает?! Мне-то что делать, а? Давай, скажи. Я урод, фрик, я знаю, знаю! Никто в своем уме такого не хочет, не просит. Это капризы, обман, хуйня несусветная, но, Дин, я просто двинусь скоро! Мне надо хоть иногда видеть, что я в норме, что хоть кто-то на этой ебучей планете может смотреть на меня без отвращения! Я до усрачки боюсь приближаться к людям, потому что: «Сэм, и чего тебя так тянет трахать монстров?» «Сэм, ты помнишь, что твои подружки мрут как мухи?» Меня достал твой супер-мега-комплекс, меня достал ты, Дин!
Они идеально друг другу подходят – один виноват во всем, второй – урод и фрик. Но хотя бы они оба сказали это вслух.
Он тогда промямлил, что будет спать и доделает уроки утром, а ночью, пока отец храпел на соседней койке, застирывал в туалете белье, трясясь от ужаса и стыда.
Это был хороший сентябрь, говорит Сэм сейчас.
Платок! Мне нужен платок!
Мне нравится, как Дин пытается понять Сэма, понять, что им движет во время временного затишья в музее, как вспоминает их счастливые моменты с Лизой и надеется, что у Сэма были такие же. И как предлагает октябрь.
Они никогда не устают меняться – теперь Дин отдает октябрь за июль. Собственную жажду, вызванную сверхъестественным. Снова темная половина в деле.
В музее меня чуть не хватил инфаркт, а им хоть бы хны.
Предрассветная трасса с детства выглядела для Сэма мистически-призрачной дорогой в параллельную вселенную, мир снов, эдакой тропинкой из желтого кирпича – только без желтого. Прочерченным сверху маршрутом в иную жизнь. А в последние годы – после воскрешения дьявола – наследным пунктиром вглубь их судеб и дальше, по меткам крови, к самым истокам.
Их дорога, их вечная дорога.
Это невероятно, как Сэм тянет их связь, охоту к Каину и Авелю, делая ее искуплением за свершившееся. Как Дин отбивается изо всех сил от этой мысли, пока Сэм молится другим богам, потому что их Бог давно не отвечает молитвам.
Женщина округлила идеально очерченный рот ровной буквой «О», и прямо внутри собственной черепушки Сэм услышал слова: «Старший не знал, что убийство возможно. До него никто не отделял дух от тела».
Ноябрь принадлежит настоящему. Вместе с изгнанием чужого бога, они, похоже, отпустили собственные грехи. Дин перестал так оголтело все отрицать, даже умудрился сдвинуть кровати. Но самое забавное, что это наоборот напугало Сэма – он к такому непривык, вот и притормозил сначала.
И мне нравится, как Дин спрашивает: «Ты один?». Не хочет делить его ни с кем.
Дин медленно прикрыл веки, и когда открыл вновь, радужка приобрела болотно-зеленый оттенок от темной жажды.
Но охоту они все равно несколько подзапустили – боюсь, что Бобби оторвет им головы, когда увидит.
– Короче, в городе царит чума, а несколько человек накрывают стол на улице, начинают пировать и петь песни.
Блин, это потрясающая отсылка.
Снова в клуб?
Сэм не отвечал долго, сопротивлялся и сжимал зубы. Не верил, дурной, искал подвох.
Простите, но НУ НАКОНЕЦ-ТО!
Мне кажется, что вина Дина переплавилась в нечто другое. В вину за вину, например. Поэтому он и согласился на клуб, на занавеску – теперь в его ненависти к клубу сквозит что-то совсем другое, скорее, нежелание видеть, как Сэм добровольно вешает на себя какой-то не слишком приятный ярлык.
Давай, Сэмми. Веди, Сэмми.
Вот кстати, да – их несовпадающие скорости они же вели к этой вечной схватке за то, кто будет держать в руках контроль.
Наконец, Сэм насытился метками, доказал всем, а главное себе, что Дин навсегда только его. От сцены в клубе, по-моему, мебель загорается на раз.
Правда, нельзя сказать, что Люцифер от этого сдался, но зато противостоять ему стало намного легче, жить стало намного легче, да и воронка прекрастилась. Осталась только прямая линия шоссе, по которой все равно куда ехать – главное, что не по замкнутому кругу.
Небольшой ОСТ у меня собрался, пока я читала) Скачать тут